Российская оппозиция находится в кризисе — и связано это не только с небывалом масштабом репрессий, но и с непониманием своей идентичности. Когда страна уже три года ведет жестокую кровопролитную войну, лидеры протестных и политических движений пытаются понять, кто для несогласных с нынешним режимом «свои» и «чужие». Яркий пример этого конфликта — долгие диспуты в оппозиционной среде, вызванные участием колонны «Русского добровольческого корпуса», состоящего из россиян, воюющих на стороне Украины, на марше российской оппозиции в Берлине.
В остром политическом эссе участник берлинской демонстрации, вышедший на акцию в составе группы РДК, Игорь Северский разбирает аргументы тех, кто стремится дистанцироваться от «боевого крыла» оппозиционных россиян, и объясняет, что с таким видением не так и почему российским демократам стоит поддерживать сограждан, ведущих вооруженное сопротивление.
Дисклеймер. Мнения участников открытой редакции могут не совпадать с позицией автора. Данный материал публикуется в полемических целях для того, чтобы представить позицию общественно значимого движения и дать возможность сторонникам «Русского добровольческого корпуса» (РДК) объяснить свои взгляды и выбранные ими методы борьбы с властью.
Прошедший 1 марта этого года в Берлине митинг российской оппозиции отметился скандалом, связанным с участием в нем колонны РДК, — подразделения русских националистов, воюющих на стороне Украины. Одной из наиболее интересных реакций на это событие стала статья Константина Пахалюка, в которой он приводит концептуальные аргументы против возможного союза российской оппозиции с РДК.
Приведенный ниже текст — ответ на статью Пахалюка. Ее автор — гражданин России, придерживающийся антипутинских взглядов и несколько лет проживающий в Германии, — принимал участие в митинге в составе колонны РДК. Не будучи приверженцем ультраправой идеологии, он считает принципиально важным поддерживать воюющих на стороне Украины граждан России независимо от их идеологических предпочтений. На примере статьи Пахалюка, аргументы которой во многом выражают способ мысли, доминирующий среди российской либеральной оппозиции, автор пытается показать, что такой способ мысли содержит внутреннее противоречие, делающее его реакционным.
По соображениям безопасности автор публикует текст под псевдонимом.
1
Статья Константина Пахалюка, опубликованная на сайте The Moscow Times под названием «Кто для вас „свои“: десантники из Бучи или защитники Украины?», представляет собой не очень частый для российской публицистики пример концептуального политического высказывания. Начинаясь как реакция на прошедший в Берлине митинг, статья переходит к более общей проблеме политической идентичности антивоенных россиян.
Основной вопрос, который Пахалюк ставит перед оппозиционной общественностью, — вопрос о выборе «своих», о коллективной политической идентичности, подразумевающей разделение по линии «свой-чужой». Именно в неспособности провести это разделение Пахалюк и упрекает организаторов берлинского митинга.
Его аргументация может быть в общих чертах резюмирована следующим образом. Российским оппозиционным политикам на четвертый год войны, когда чересчур оптимистичные надежды 2022 года (скорый военный крах режима, восстание недовольных силовиков и т. п.) не оправдались, следует снова поставить вопрос: кого они, как политики, представляют, и к кому обращаются. Если они обращаются к оставшемуся в России большинству и борются за то, чтобы представлять его, оппонируя на этом поле официальной кремлевской власти, то, по мнению автора, они совершают политически самоубийственный ход, допуская на свои мероприятия бойцов и сторонников РДК — подразделения, участники которого воевали против российской армии и однозначно маркированы в российском обществе как предатели.
Пахалюк указывает на противоречие внутри оппозиционного дискурса, которое можно было бы назвать противоречием между его политическим и этическим измерениями. Последнее состоит в справедливом осуждении российской вооруженной агрессии против Украины и в солидарности с жертвой агрессии. Первое же измерение предполагает политическое позиционирование российской оппозиции именно как российской, обращающейся к российским гражданам и стремящейся влиять на политические процессы в самой России.
По мнению Пахалюка, стремление к солидарности с Украиной имеет свои пределы и не должно замутнять политическое самосознание оппозиционных россиян, которые, несмотря на неприятие политики Кремля, остаются россиянами, ответственными прежде всего за свою страну, а не за чужую. Именно в борьбе за то, чтобы реализовать эту ответственность — путем прихода к власти именно в России — и должна состоять, согласно автору, задача реальной политической оппозиции. Поэтому «ответственность россиянина» сегодня — «быть против войны, не участвовать, отговаривать других, выступать против своего правительства и стараться минимизировать урон для самих украинцев» — и закладывать тем самым основание для того, чтобы претендовать на политическую роль в поствоенной России.
Напротив, радикальные формы поддержки Украины — а именно поддержка украинских вооруженных сил в войне с Россией — даже будучи этически оправданными, утопичны в политическом отношении, поскольку они оторваны от политической идентичности большинства россиян, которую Пахалюк отождествляет с российской политической нацией. Выбирая в противостоянии ВСУ и ВС РФ сторону первых, российские оппозиционеры не превратятся в украинцев, но — оставаясь россиянами — закроют себе всякую возможность участия в политической жизни России в будущем, постпутинском и поствоенном.
В этом смысле невнятная реакция на участие колонны РДК в берлинском митинге со стороны организаторов — в открытую против участия РДК они не высказывались, но, при этом, на самом митинге явно от них дистанцировались (колонна РДК была отделена от основного шествия замыкающим автомобилем с установленными в нем динамиками) — это отказ от четкого политического позиционирования и от взятия на себя действительной политической ответственности за российское общество. Пахалюк считает, что это свидетельствует о замутненности политического сознания оппозиционной общественности, которая, вместо выстраивания четкой политической идентичности, размывает ее сомнительными, принципиально неполитическими формами солидарности с воюющей Украиной. Напротив, действительно ответственным и зрелым политическим жестом со стороны либералов было бы, согласно Пахалюку, не допустить РДК до участия в берлинском митинге, четко проведя тем самым границу между российской политической оппозицией и защитниками Украины.
2
Автор, безусловно, прав, когда утверждает, что политическая идентичность оппозиционных россиян не может сводиться к поддержке Украины. Солидарность с жертвой агрессии может быть частью политического самопозиционирования, но, действительно, не должна подменять его собой. В этом плане кажется справедливым и упрек в политической аморфности организаторов берлинского митинга: соседство российских флагов с флагами РДК при отсутствии четкой реакции организаторов выдает их нерешительность и желание избежать открытого конфликта там, где конфликт уже фактически имеет место. Вместе с тем, предлагаемое автором решение — оппонировать путинизму с позиций российского патриотизма и дистанцироваться от поддержки ВСУ — содержит, как кажется, другую, еще более существенную проблему.
Ключевой для всего текста является идея о том, что возможные способы политического самопозиционирования ограничены существующими политическими нациями. Есть политическая нация украинцев, имеющая целью отстоять себя в войне против России, и есть нация россиян, вовлеченная в войну и имеющая, по-видимому, иные цели. Одна из основных мыслей автора состоит в том, что для антипутинской эмиграции поддержка украинской нации в достижении ее цели никак не конвертируется в достижение собственных, российских национальных целей.
Именно тут, однако, начинаются сложности. Прежде всего, стоит указать, что сами нации не являются предзаданными, неизменными сущностями, но их следует рассматривать как динамически определяющиеся в ходе их политической истории. Иными словами, общности россиян и украинцев изменяются войной, а не выходят из нее такими же, каким в нее вошли. Это очевидное обстоятельство, безусловно, известно автору, поскольку он указывает на фактическую сформированность современных «оставшихся» россиян опытом войны и именно на этом основании утверждает, что поддержка РДК и ВСУ — неполитический путь для оппозиции. То есть: война создает новую идентичность россиян — ту самую, для которой бойцы РДК окажутся предателями, и в которой допустимо не поддерживать «СВО», но недопустимо донатить ВСУ.
Развязанная Путиным агрессия против Украины уже фактически изменила российское общество, породив в нем лояльность к войне и воевавшим соотечественникам, которые этим обществом идентифицируются как «свои».
И если других россиян, кроме тех, что в основной массе сформированы таким принятием войны (пусть зачастую и вынужденным), сегодня нет, то — утверждает Пахалюк — российской оппозиции следует ориентироваться именно на них и учиться представлять их политически.
Именно в этом и состоит, однако, наиболее проблемный момент авторской аргументации, влекущий в конечном итоге неизбежное принятие рамок, заданных Кремлем. Ведь в каком-то смысле одной из целей войны для Кремля является именно переформатирование российского общества, подталкивание его в сторону вынужденной лояльности реваншистскому курсу нынешней реимпериализирующейся, ресоветизирующейся РФ и, в конечном счете, цементирование новой общности — тех русских, которые пишутся через z, чьи «свои» воевали в «СВО».
В этой связи очевидная цель оппозиции начиная с 2022 года должна состоять, как кажется, именно в явном сопротивлении этому вектору реваншистского нацбилдинга, в оспаривании кремлевской канонической российскости, ее проблематизации и деконструкции.
Но в таком случае принятие сформированной войной идентичности как неизбежной данности как раз и означает отказ от действительно радикальной оппозиции Кремлю.
Принять, что «мы» в этой войне по другую сторону, чем украинцы — что предлагает сделать Пахалюк — это и значит согласиться с Кремлем в главном, дать ему создать этих «мы», чтобы потом оппонировать ему на созданном им поле с более либеральных позиций.
Изначальная проблема здесь, как кажется, состоит в самой предложенной автором схеме идентификации «своих» через понятие политической нации. Так, сама оппозиция «русские» — «украинцы» проблемна именно потому, что если украинцы складываются как постимперская политическая нация, то противостоящие им «русские» представляют, скорее, нацию именно имперскую, конституируемую лояльностью государству и каноническим государственным нарративам. Выбор этих «русских» в качестве «своих» в жесте политического самопозиционирования представляется по этой причине перформативной ошибкой — выбирая их, ты наделяешь их субстанциальностью, тогда как задача последовательной оппозиции должна состоять в размывании этой насаждаемой Кремлем общности, в ее десубстанциализации и отрицании. То есть, следует не признавать реальность «русских», от имени которых Кремль ведет войну, а, напротив демонстрировать, что это обман, морок; следует не бояться прослыть предателем у оставшихся соотечественников, но демаргинализировать растождествление себя с канонической «русскостью».
Иными словами, нужно переосмыслить сам способ определения «своих»: вместо некритического отнесения «большинства» россиян в политическую нацию «русских», формируемую государством и скрепленную войной, за которую якобы необходимо взять ответственность, российской оппозиции нужно настаивать на реальности и политической субъектности альтернативных общностей, на том, что и в эмиграции, и в самой России существуют другие «россияне», не приемлющие «СВО» и ту новую нормативность, которую она с собой несет. Такое самопозиционирование не будет означать превращения оппозиционных россиян в «виртуальных украинцев», но будет выводить их из ловушки навязанного противопоставления «русские»-украинцы (в котором гражданин России может обнаружить себя только не-украинцем), в схему более сложного противостояния, в котором против политических «русских» — адептов политической религии русского мира — вместе с украинцами борются другие неимперские общности Северной Евразии.
Следует отметить, что Пахалюк как будто подразумевает эту возможность, обсуждая альтернативный путь российской политической эмиграции — а именно, создание экстерриториальной, вестернизированной общности россиян вне России, не нацеленной на скорое возвращение и политическую реализацию в оной — но уделяет ей куда меньше внимания и не раскрывает ее конкретное содержание.
Вместе с тем, именно этот путь представляется наиболее последовательным с точки зрения концептуальной политики. Да, противостоять направляемому государством нацбилдингу — чрезвычайно сложная задача, но отказ от нее делает существование оппозиции бессмысленным. Более того, это противостояние идет прямо сейчас и будет продолжаться далее, пока среди граждан России сохраняется достаточное число тех, кто не согласен мириться с насаждаемой Кремлем «русскостью» и принимать ее в качестве своей идентичности. Поэтому действительный вопрос для либеральной оппозиции состоит в том, готова ли она включиться в это сущностное противостояние и использовать свои ресурсы — медийные, организационные, финансовые — для поддержки тех, кто сегодня борется против кремлевского порядка — или же она не считает эту борьбу действительно своей?
3
В этой перспективе крайне проблематичным кажется призыв отмежеваться от воевавших за Украину российских добровольцев.
Мотивируя это отмежевание соображениями политической прагматики — а именно тем, что ассоциация с РДК в глазах большинства россиян неприемлема и представляет собой предательство — Пахалюк имплицитно признает опыт участия наших сограждан в войне на стороне России чем-то более приемлемым, чем-то субстанциальным, а не тем, от чего, в конечном счете, следует отречься.
Именно призыв к такому отречению — а не абстрактное расчеловечивание и осуждение всех участников войны — должен был бы артикулироваться ответственной российской оппозицией.
То есть, с точки зрения оппонирования кремлевскому нацбилдингу, если человек участвовал в войне против Украины, к этому следует относиться как к чему-то, чего не должно было быть, как к ошибке, а не как к одному из оснований политической идентичности.
Другой аргумент против союза с РДК, высказываемый в статье, состоит в том, что идеологические предпочтения его сторонников — а костяк РДК составляют люди ультраправых взглядов — оттолкнет от оппозиции многих либералов и левых. Такая постановка вопроса, однако, уводит от сути: ведь речь идет не о том, что оппозиция должна солидаризоваться с правой идеологией, но о том, чтобы искать и вырабатывать разумные формы коллаборации с различными силами, противостоящими кремлевскому нацбилдингу. Иными словами, с РДК предлагается сотрудничать не как с идеологической, но как с военной организацией — то есть, поддерживать их не как правых субкультурщиков, воюющих за идеи славянского единства, но как наших сограждан, деятельно борющихся против установления и расширения кремлевского порядка. Более того, следует отметить, что, помимо РДК, в составе ВСУ воюют еще и более левый Легион «Свобода России», и Сибирский Батальон, выступающий за самоопределение народов Сибири. В колонне РДК в Берлине шел один из ветеранов Легиона, двух его погибших бойцов, Ильдара Дадина и Дани Акеля — весьма далеких от русского национализма — участники колонны почтили наряду с погибшими бойцами РДК.
Почему эти люди, принявшие деятельное участие в сопротивлении «русскому миру», для либеральной оппозиции менее свои, чем добровольные или недобровольные солдаты этого «мира»?
При условии, что оппозиция действительно оппонирует порядку «русского мира», а не только лишь ищет себе место в нем, ей следует как минимум пытаться выстроить диалог с этими людьми и искать формы взаимодействия, которые могут помочь общему делу сопротивления. Да, самих добровольцев сегодня немного, но разве не они наиболее последовательно борются за то, чтобы «русский мир» проиграл? Почему же тогда мейнстримная российская оппозиция предпочитает дистанцироваться от них и отдать их украинскому обществу — вместо того, чтобы работать над созданием такого российского общества, в котором вооруженное сопротивление кремлевским оккупантам будет считаться не предательством, но доблестью?
