Потом будет сейчас

В последние месяцы в российском интернете появилось немало текстов, так или иначе связанных с Россией после Путина. Говоря о культуре, Илья Кукулин призвал — в преддверии смены ситуации в России, которая, по его ощущениям, займет до пяти-восьми лет — не потерять выработанную в неподцензурном пространстве культуру уважения различий, которая потребуется, чтобы «на руинах строить новую культуру». Михаил Ходорковский рассказал, что — с экономической точки зрения — делать после того, как «в конце концов они уйдут». А Алексей Навальный заговорил о люстрации и в качестве первого шага завел черный блокнот, куда стал вносить имена и должности тех, кого можно осудить и по текущему законодательству.

Подобные разговоры нередко воспринимаются как беспочвенные мечтания: неизвестно, когда режим рухнет и что после него останется. К тому же, сложность в разговорах о России после Путина кроется в том, что у путинского режима никакого образа будущего нет (Марк Липовецкий считает, что нет и запроса со стороны общества). Поэтому, видимо, и несогласным с ним говорить о будущем тоже сложно, так как получается, что оспаривать нечего. В таких условиях становится проще предположить, как это делает Максим Горюнов, что после Путина в России будет Путин, а после Дугина — Дугин, потому что другим людям и идеям взяться просто неоткуда.

Однако, разговоры о будущем все же важны. Логика, которой следует Горюнов (мол, все равно перемен не произойдет, уже не раз пытались, да и появиться им не из чего), давно была описана американским экономистом Альбертом Хиршманом в книге «Риторика реакции: извращение, тщетность, опасность». Хиршман рассмотрел три ключевых приема, к которым чаще всего прибегают при оправдании невозможности изменений в государстве: извращают действительную суть реформ, прогнозируя противоположный исход; сетуют (как Горюнов) на их невозможность; или предостерегают об опасности нововведений, которые могут разрушить уже имеющееся устройство и лишить достигнутых благ. Но изменения все же происходят. Говоря о волнах реакции, Хиршман приводил примеры — введение всеобщего избирательного права и становление государства социального благосостояния, — когда системные перемены в государствах все же случались. Из преобразований последних пятнадцати лет подобным примером служит завоевание ЛГБТ-общиной права на брак в странах Европы и США. Риторика реакции не нова, а изменения возможны, и поэтому говорить о санации права или люстрации, как это сделал Илья Венявкин, не бесполезно. Помимо этого, путинский режим действительно когда-то падет или сменится. (Другое дело, что технологии и устройство экономики к этому времени могут принять неизвестный нам сейчас вид.) Но разговоры о будущем важны еще по одной причине: наши попытки вообразить грядущее влияют на то, как мы проживаем настоящее. От которого — замкнутый круг — будущее и зависит. Поэтому вести дискуссию о будущем необходимо.

Такой осторожный, но решительный разговор о неизбежном недавно начал фонд InLiberty, запустив курс лекций «Возвращение этики», темы которых — от редактирования ДНК человеческого генома до осуществления выбора искусственным интеллектом — общечеловеческие вопросы, с которыми все, и россияне тоже, очень скоро столкнутся. Как и загрязнение воздуха, эти дилеммы не знают границ, они универсальны и касаются каждого человека, независимо от ее или его паспорта или родного языка. Поэтому разговор об этих вопросах, помимо обширных знаний и строгих рассуждений, требует еще и сочувствия к отдаленному человеку и разделения моральных обязательств перед всем человечеством. А для того чтобы это было возможно, нам необходимо хотя бы немного представлять незнакомого нам африканца или новозеландца. Для чего требуется активная работа воображения.

Которая играет в нашей жизни куда больше ролей, чем мы привыкли думать. Мы представляем не только идеального партнера, грядущую поездку или устройство дома, в котором поселимся на старости лет. Мы живем в воображаемых сообществах, которые привыкли называть нациями, и представляем их каждый день, читая новости, пользуясь транспортом и забирая детей из школы: оно дает нам чувство одновременности событий, ведь все, о чем написано на новостном сайте, становится частью нашего дня, случись оно в Петербурге или Омске. То же самое происходит и на более глобальном уровне: мы не пугаемся очередной выходки Дональда Трампа в одиночку, мы разделяем ее с другими читателями и зрителями, хотя в этот момент можем находиться на кухне совершенно одни. На том, как мы воображаем практики других людей, в том числе и глобальных со-читателей, построено наше представление о мире: мы не можем знать до конца, как функционирует та или иная культура, и достраиваем недостающие звенья у себя в голове. Наверное, думаем мы, в этой африканской стране тоже ходят с посудой на голове, потому что в каких-то странах рядом так делают. Когда знаний недостаточно, требуется куда больше воображения, и именно его нехватка мешает нам сострадать катастрофе сирийского народа так же, как если бы подобный кошмар происходил со шведами или немцами: бегство из квартиры в Ракке нам ни о чем не говорит, потому что Ракку эту, в отличие от Осло, мы совсем не представляем. Мы можем проявлять лишь автоматизированную жалость — к ежедневным человеческим жертвам по всему миру, о которых мы слышим в новостях, не утруждаясь отличить Афганистан от Йемена — и это тоже следствие нехватки воображения. Которая, например, связана и с политическими кризисами вроде палестинской проблемы: все больше израильтян не представляют разрешения конфликта, и он беспокоит их все меньше, никуда при этом, конечно, не исчезая.

Работа воображения бывает разной, и тот ее вид, что необходим для разговора об общечеловеческих вопросах, тесно связан с философией морального космополитизма, в основе которой лежит понимание обязательств частного человека по отношению ко всему человечеству, а не только к ее или его семье, общине, стране или классу. В связи с этим, для таких философов как Марта Нуссбаум или Кваме Аппиа представление отдаленных людей становится необходимым, и для него требуются не только знания локальных культур и обычаев, но и работа воображения. О ее необходимости — для разрешения, в том числе, и других вопросов — говорит почти каждая статья вышедшего в 2013 году сборника «После Космополитизма».

Затронув такую работу воображения, «Возвращение этики» может подтолкнуть нас к разговору не только об общечеловеческих вопросах, но и локально российских. Ведь воображение важно не только для того, чтобы с пониманием встретить медицинские или технические изменения: так, представления будущего служат катализатором для многих наших действий сегодня. В разговорах о грядущем мы, в конечном счете, думаем (должны думать) о пространстве и времени уже без самих себя, но с будущими поколениями, о которых заботимся: сперва рассуждениями, а затем действиями. Когда наши представления будущего выходят за рамки духовного мира частного человека и переходят в социальную сферу, мы, разделяя и обсуждая их с окружающими, начинаем иметь дело с ответственностью. И именно эта ответственность — перед собой, согражданами и будущими поколениями — формирует нашу жизнь в настоящем, о ней и следует думать, рассуждая о России после путинского режима. Она должна служить фильтром для необоснованных мечтаний, но ни в коем случае не барьером для размышлений о переменах вообще. У путинской идеологии «традиционных ценностей», построенной на оппозиции принципам политического космополитизма — универсальности прав человека и верховенству международного права над национальным, — нет будущего. У нас же оно есть, и работать над его представлением — наша задача.